Последние флибустьеры - Страница 66

— Вы вешаете мне на уши лапшу, сеньор гасконец.

— Лапша у меня на родине не растет, поэтому я не могу ее на вас вешать даже за слиток золота.

— Вы — удивительный человек.

— Почему, сеньор маркиз?

— Я подыскиваю дерево, на котором завтра утром вас повешу, а вы продолжаете шутить! Правда, вы — гасконец, и меня ваша дерзость не удивляет.

Дон Баррехо заерзал на барабане, да так, что заскрипела ослиная кожа, потом сказал с угрозой:

— Учтите, сеньор маркиз, что перед вами крупный отряд флибустьеров.

— Я это знаю.

— И не забудьте, что эти непобедимые воины имеют привычку мстить за своих товарищей.

— Пусть приходят.

— Они уже разгромили позиции, защищавшие холмы. И вы по-прежнему не боитесь этих грозных морских бродяг?

— Члены рода Монтелимар никогда не знали, что такое страх.

— А я хотел бы вас увидеть с толстой веревкой на горле на том самом дереве, что вы ищете, — сказал дон Баррехо.

— Вы слишком нагло себя ведете.

— Ну, я ведь, в сущности, всегда был отчаянным дуэлянтом.

— Однако мне кажется, что ваш язык в ловкости не уступит рукам.

— Этого вы во мне не подозревали.

— Сейчас вы должны кое-что проделать.

— Что именно, сеньор маркиз?

— Отправиться спать, чтобы лучше подготовиться к большому путешествию, которое предстоит вам совершить завтра, на восходе солнца. Сколько бы негодяев, поклялся я, не попало мне в руки, им не уйти от заслуженного наказания. И я сдержу свое слово.

Дон Баррехо слегка побледнел, но все еще не признал себя побежденным.

— Французский дворянин убивает другого французского дворянина! Уж не ягуар ли вы?

— Я вам уже говорил, что стал испанцем и перед своей старой родиной никаких обязательств не имею. Идите помолиться за свою душу, потому что, повторяю, завтра вас уже не будет в живых.

— Спокойной ночи, ваше превосходительство, — сказал гасконец, нервным движением кисти стирая несколько капелек холодного пота со лба.

— Привяжите пленника к дереву, возле костра, и поставьте палатку для меня, — распорядился маркиз. — Пусть ничто не нарушает мой сон до того самого момента, когда мы будем вешать этого негодяя.

— Tonnerre!.. — прорычал гасконец, вскакивая на ноги и хватаясь за барабан. — Назвать меня негодяем?

Стоявшие вокруг него испанцы были готовы напасть сзади и воспрепятствовать любому движению.

В мгновение ока несчастного посадили на землю, около корней одной из пальм, и крепко-накрепко обмотали веревкой. А перед ним разгорелся костер, на котором варилось в кастрюле что-то очень запашистое. Должно быть, настоящая олья подрида, в которую положили Бог знает какие растения или корни, собранные в лесу, потому что после длившегося несколько недель преследования продукты у испанцев также были на исходе.

Тем временем сержант с помощью пары солдат поставил предназначенную для маркиза палатку.

Дон Баррехо, немного расстроенный скверным оборотом, который приняли его дела, вытянулся вдоль ствола пальмы, притворяясь заснувшим. Однако хитрец и не думал в этот момент засыпать, учитывая невеселую перспективу быть повешенным на рассвете завтрашнего дня подобно обычному мошеннику. Полуприкрытыми глазами он следил за всеми движениями старого сержанта, настойчиво и мучительно спрашивая себя, — между одним зевком и другим, — не найдется ли случайно, в последний момент спаситель.

Сержант тоже не терял его из вида. Когда его товарищи переставали обращать на пленника внимание, он тайком подавал гасконцу знаки, и явно не враждебные.

— А вдруг он тоже гасконец? — задал себе вопрос дон Баррехо, и в нем начала возрождаться надежда. — У него ведь тоже характерный для наших краев нос.

Варево было наконец готово; его сняли с огня, и черноватое месиво, основой которого являлись грибы и лук, разлили по грязным котелкам, несколько дней, должно быть, не знавшим воды.

Дон Баррехо, никогда не страдавший отсутствием аппетита, скромно оказал честь этой бурде. Одновременно он ощутил острую зависть к маркизу, которому подали дикого кролика, обильно умащенного соусом, и де Монтелимар вкушал его перед своей палаткой. Его превосходительство, разумеется, не желал делить общую пищу с солдатами и, кажется, лучшие кусочки приберегал для себя.

Когда ужин закончился, испанцы, не слыша в лесу никаких звуков и будучи уверены, что никто их не потревожит, хотя флибустьеры и находились недалеко от них, собрались около дымящих костров, которые разожгли, чтобы держать на расстоянии диких зверей, из охапок свежих листьев, и расположились ко сну.

Маркиз еще раньше удалился в свою палатку и спокойно переваривал кролика.

Дон Баррехо, от которого ничто не ускользало, с некоторым удивлением увидел, что первым на стражу заступает старый сержант.

Солдат сначала накрыл товарищей охапками листьев, чтобы уберечь их от ночной сырости, а может быть, и с какой-то иной, тайной целью, уселся возле костра, горевшего подле гасконца, и принялся раскуривать трубку, держа аркебузу на коленях.

Казалось, он ждет случая обменяться парой слов с пленником, потому что время от времени он внимательно поглядывал на своих товарищей, растянувшихся на листве, и каждый раз, когда кто-нибудь из них шевелился, дон Баррехо слышал произносимые вполголоса проклятия и видел, как сержант затягивается порывистей.

В сумерках трещали крупные лесные сверчки, мрачно выли койоты, помесь волка и лисы, волны сверкающих светлячков сталкивались со стволами деревьев, создавая восхитительное зрелище. Издалека временами доносилось чье-то рычание, и невозможно было определить, какому животному оно принадлежит. Этот рык заглушал все прочие лесные звуки.